exchangevisits.ru

Можно долго рассуждать о том, как мы воспринимаем себя. Важно понять, что наш собственный взгляд охватывает все вокруг, кроме нас самих. И поэтому, не видя себя, мы чувствуем нехватку информации и стараемся получить ответы извне. Разочаровываясь, мы пытаемся повторить этот опыт, создаем напряжение, которое и притягивает к нам взгляд Другого, и с его помощью желает быть ослаблено.

Развитие оказывается возможным именно потому, что всякий раз обращаясь к среде для того, чтобы вернуться к гомеостатическому равновесию, мы совершаем небольшой промах. Мы стремимся сократить пропасть между проживанием и представлением, обращаясь для этого к Другому, но вместо ожидаемого результата получаем новую задачу.

Невозможность проделать эту работу без опоры на Другого может привести к появлению стыда, который вызван тем, что мы растеряны и не можем «схватить» взгляд Другого и задать ему требуемое содержание. Мы движемся между жаждой взгляда и страхом взгляда.

Взгляд Другого создает иную версию меня, зафиксировав внимание на видимых ему акцентах. Таким образом, взгляд Другого обещает не просто компенсировать мою собственную нехватку информации, но и обнаружить что-то ещё. Иными словами, взгляд Другого меняет мою реальность. В будущем я трансформирую эти изменения в представление о себе, снова ощущу нехватку информации и вновь обращусь к взгляду извне. Но вместо компенсации я буду получать лишь новую порцию дефицита, которую обращу в дополнительное представление о себе. Итак, стремление восполнить нехватку приводит к тому, что развитие становится бесконечным. Нам кажется, что нехватка (несимволизируемая реальность) нуждается в заполнении, но на деле она оказывается той самой пульсацией, которая отвечает за поддержание движения.

По теме: Декарт ошибался: человек осознает себя через Другого ➜

Все мы можем вспомнить истории, в которых проявлялась власть взгляда Другого. Мы чувствуем себя в ловушке, когда оказываемся застигнутыми врасплох. Вся наша субъективность сужается до той незначительной по объёму картинки, в которой мы оказываемся видимы. В этот момент мы становимся объектом, набором произвольно скомпонованных характеристик не только для Другого, но и для себя. С одной стороны Другой является необходимым элементом построения нашей идентичности, с другой – нам постоянно приходится бороться с этим влиянием. И жизнь оказывается распределенной между двумя положениями: от себя к Другому, и от Другого к себе.

Травма является формой поддержания одиночества. Шаг в отношения – это то самое падение, которое приводит к обнаружению себя в совершенно другом месте. Всякий раз, когда мы получаем немного не то, о чем просили, дельта этих двух переменных оказывается ценностью, к которой мы неосознанно стремимся,  и достигнув, обесцениваем, не отдавая отчета в том, что ради этого промаха все и затевалось.

Но то, от чего мы хотим избавиться, придает нам силу. Этот неожиданный парадокс объясняет многие тупики, в которые мы попадаем, пытаясь воспринимать реальность в бытовом ключе. Рациональный подход настойчиво исключает существование бессознательного. Например, мы негодуем, когда наши желания приводят к ухудшению качества жизни, или досадуем на то, что в отлаженном механизме саморегуляции появляются сбои и ошибки. Мы стараемся привести себя в «норму», не подозревая о том, что именно в этих ошибках находится доступ к нашей реальности, которая нуждается в выражении.

Читайте также: Экзистенциализм и проблема Другого: Сартр и Левинас ➜

Интересно, что это желание нередко трансформируется в страх и избегание взглядов других людей (дал.: Других, Другого). Первый тип страха возникает тогда, когда я становлюсь виден Другому внезапно. Например, когда я обнаруживаю, что кто-то испытывает ко мне интерес или различает меня среди других людей, выделяет меня и придает моему очертанию ясный контур. В этом случае человек опасается, что станет видно не то, что нужно, то, что он скрывает.

Однако невозможность выразить себя до конца не отрицает необходимости это сделать. Невыразимое – то, что ускользает от речи, – всякий раз заставляет возвращаться к себе, формируя травматическое повторение. Связь с объектом, невозможная в той форме, в которой она желанна для возвращения в «потерянный рай», удерживает инстинкт смерти в связанном виде. Это усилие похоже на попытку приблизиться к горизонту, несмотря на его постоянное ускользание.

Не секрет, что Другой не только отражает меня и помогает посмотреть на себя со стороны. Его участие в моей жизни гораздо фундаментальнее. Вспомните утверждение о том, что результат наблюдения зависит от наблюдателя, и представьте, что наблюдаемым являетесь вы. Другой не просто отражает невидимую ранее сторону моей самости, но и создает ее, наблюдая и делая эту область видимой для меня.

Взгляд Другого создает разницу между тем, как я ощущаю себя, и тем, каким оказываюсь для кого-то еще. И это расщепление происходит внутри собственной психики. Ни один взгляд Другого не будет совпадать с моим собственным. Следовательно, каждый новый взгляд принесет свое искажение и даже может нас ранить. Следя за процессом, в котором его наблюдают, человек вынужден проделать некоторую работу и установить, каким он оказывается в призме взгляда Другого.

Таким образом, пространство интерсубъективности организовано очень противоречиво. Направление никогда не совпадает с целью, в ошибках содержится самое ценное, стремление уровнять намерение и результат, начало и финиш приводит к исчезновению невротического наполнения, того самого, которое отличает нас от животных и всяческих механизмов. Осуществленные желания ранят сильнее всего остального. Невозможная любовь наиболее прекрасная. Завершение синонимично смерти. Чтобы приобрести то, что по-настоящему нужно, нам приходится не соглашаться с тем, что лежит на поверхности. Так происходит потому, что мы одновременно существуем в разных измерениях, имеющих разнонаправленные векторы. Попытка символизировать невыразимую психическую реальность заканчивается не полной ясностью, а одновременным присутствием в опыте различных зон, имеющих собственную интенциональность.

Любопытно, что происходит с нами, когда мы играем роль Другого для кого-либо. Ведь то, что я делаю по отношению к Другому, не является бескорыстным. Я вижу в Другом ту нехватку, которая ускользает от меня, а он, в свою очередь, видит не мою нехватку, а свою. Я ловлю его взгляд, чтобы обрести целостность, но всего лишь увеличиваю зияние. Тогда для чего мне нужен Другой?

Оказывается, что это единственная возможность преодолеть процесс символической кастрации, когда некоторое поле субъективности отчленяется и замещается символом, указывающим на отсутствие, но полностью его не компенсирующим. Символическая кастрация происходит в раннем возрасте, когда некоторое недопустимое желание блокируется непреодолимым законом. В такой ситуации Другой оказывается воплощением утраченного, более вещественным, чем слово, но менее доступным для овладения, так как он тоже не совпадает с тем, каким мы его видим, и тем, в ком нуждаемся.

Тревогу вызывает и то, что мой образ, то, каким меня увидят Другие, будет сильно отличаться от того, как я воспринимаю себя сам. Тогда между моим образом и образом из взгляда Другого возникнет слишком большое расстояние. Как будто бы моя фотография заживет собственной жизнью и вступит со мной в конкуренцию за место под солнцем.

Мы одновременно имеем дело с тремя феноменами – проживанием (ощущением) себя, представлением о себе и образом себя в глазах Другого. Эти опыты не совпадают друг с другом. Я проживаю себя как некоторую постоянную реальность, с которой сталкиваюсь каждое утро. Эта реальность является результатом наблюдения и способа наблюдать, и какое-то время эти компоненты оказываются слиты. Представление о себе появляется в тот момент, когда результат наблюдения отделяется от способа наблюдать и начинает существовать самостоятельно. Тогда я делаю какое-то заключение о себе, неизбежно упуская что-то из виду.